2022 год выдается очень богатым и на круглые даты, связанные с русской литературной классикой, с произведениями, которые вошли в золотой фонд национальной культуры.

190 лет назад, осенью-зимой 1832-го, Пушкин сочинял роман про благородного разбойника по фамилии Дубровский. Замысел книги возник гораздо раньше.

Однажды в беседе с приятелем Павлом Нащокиным Александр Сергеевич услышал от него грустную историю про обедневшего дворянина Островского. Во время войны 1812 года его документы на право владения имением в Минской губернии сгорели, и воспользовавшийся этим обстоятельством богатый сосед отнял у него дом. Крестьяне отказались подчиниться новому барину, подняли бунт, ушли в лес разбойничать. По слухам, обиженный Островский сначала подался в учителя, но после примкнул к мятежникам. Был арестован, однако сумел бежать из-под стражи. Дальнейшая судьба этого человека (как и героя книги) осталась неизвестной.

В черновиках автор указал место действия — Козловский уезд Тамбовской губернии, где произошла еще одна реальная, нашедшая отражение в романе история: некий полковник Крюков выиграл имущественный судебный спор у поручика Мартынова. Подобные тяжбы происходили в то время часто, среди жертв именитых и беспринципных соседей значился и помещик Дубровский, чью фамилию великий писатель выбрал для своего героя.

Александр Сергеевич так и не успел завершить книгу. И даже окончательного названия ей не дал — вместо заглавия в черновиках стоит дата «21 октября 1832 года». Роман увидел свет через несколько лет после гибели Пушкина, в 1841-м.

185 лет назад, в 1837-м, в журнале «Современник» было опубликовано стихотворение «Бородино».

Младший брат бабушки Лермонтова Афанасий Столыпин как участник Бородинского сражения удостоился похвалы самого Кутузова. В своем донесении Михаил Илларионович писал: «Поручики Жиркевич и Столыпин действовали отлично своими орудиями по неприятельским кавалерии и батареям, коих пальбу заставили прерывать». Афанасий Алексеевич был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость».

Живые, яркие воспоминания «дядюшки», как называл его Лермонтов, приводили юного поэта в неописуемый восторг. Они-то и натолкнули на создание хрестоматийного произведения, и именно к Столыпину обращены первые слова этой мини-поэмы:

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром...

Образ опытного и отважного старшего офицера также возник благодаря рассказам «дядюшки»:

Полковник наш рожден был хватом:

Слуга царю, отец солдатам...

Да, жаль его: сражен булатом,

Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:

«Ребята! не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой...

Выйдя в отставку в 1817 году, Афанасий Алексеевич жил в своем имении Лесная Нееловка под Саратовом, но часто наведывался в Москву и Санкт-Петербург. Говорят, Столыпин очень гордился талантливым родственником и, случалось, защищал его от нападок начальника штаба Корпуса жандармов Леонтия Дубельта.

180 лет назад, в 1842 году, был издан первый том «Мертвых душ».

О заимствовании сюжета поэмы известный критик и мемуарист Павел Анненков рассказывал: «Известно, что Гоголь взял у Пушкина мысль «Ревизора» и «Мертвых душ», но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему свое достояние. Однако ж, в кругу своих домашних, Пушкин говорил смеясь: «С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя».

Гоголь, в свою очередь, поведал: «Пушкин находил, что такой сюжет «Мертвых душ» хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество разнообразных характеров».

Поначалу жанр будущего произведения Николай Васильевич определял как комический, однако постепенно замысел изменился. Осенью 1836-го Василию Жуковскому он в письме сообщил: «Все начатое я переделал вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись... Если я совершу это творение так, как нужно его совершить, то... какой огромный, какой оригинальный сюжет!.. Вся Русь явится в нем!».

Завершив первый том, Гоголь принялся за второй, однако теперь каждая страница давалась ему с превеликим трудом, все написанное казалось слишком далеким от совершенства. Потому-то, вероятно, и сжег рукопись. Автор объяснял этот поступок тем, что «пути и дороги» к идеалу, возрождению человеческого духа не получили в его сочинении достаточно убедительного выражения.

170 лет назад, в 1852-м, отдельной книгой вышло самое популярное и, наверное, самое выдающееся тургеневское произведение.

Знаменитый некогда критик Александр Скабический дал ему такую характеристику: «Записки охотника» представляются как бы продолжением «Мертвых душ» Гоголя; это эпопея, не имеющая, по-видимому, никакой иной предвзятой цели, как лишь развернуть перед вами широкую картину русской провинциальной жизни, преимущественно помещиков и крестьян, с одной стороны — в массе мелких повседневных, будничных ее явлений, с другой стороны — в поэтических мотивах и образах. Тут вы найдете на каждом шагу те очаровательные описания русской природы, какими всегда славился Тургенев, ряд эпизодов, не имеющих никаких отношений к крепостному праву, каковы, например, «Уездный лекарь», «Мой сосед Радилов»... и проч. Тем не менее от «Записок охотника» повеяло на читателей совершенно новым духом, которым проникнуты они от первой страницы до последней».
А Максим Горький в повести «В людях», вспоминая о годах своей юности, причислил «удивительные «Записки охотника» к тем книгам, которые «вымыли... душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности». «Я почувствовал, — признавался «буревестник революции», — что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня».

150 лет назад был впервые напечатан (в журнале «Заря») рассказ «Кавказский пленник».

По свидетельству дочери автора Александры Толстой, после этой публикации некий неизвестный критик выступил с рецензией в газете «Всемирная Иллюстрация» и удивительно точно определил достоинства произведения:

«Кавказский пленник» написан совершенно особым, новым языком. Простота изложения поставлена в нем на первом плане. Нет ни одного лишнего слова, ни одной стилистической прикрасы... Невольно изумляешься этой невероятной, небывалой сдержанности, этому аскетически строгому исполнению взятой на себя задачи рассказать народу интересные для него события «не мудрствуя лукаво». Это подвиг, который, пожалуй, окажется не под силу ни одному из прочих корифеев нашей современной литературы».

Уже в советские годы Виктор Шкловский в своей посвященной великому классику книге рассуждал: «Тема «русский среди чеченцев» — это тема «Кавказского пленника» Пушкина. Толстой взял то же название, но рассказал все по-другому. Пленник у него русский офицер из бедных дворян, такой человек, который все умеет делать своими руками. Он почти что не барин. Попадает он в плен потому, что другой, знатный офицер, ускакал с ружьем, не помог ему, а сам тоже попался. Жилин — так зовут пленника — понимает, за что горцы не любят русских. Чеченцы — люди чужие, но не враждебные ему, и они уважают его храбрость и умение починить часы. Пленника освобождает не женщина, которая в него влюблена, а девочка, которая его жалеет...

Этим рассказом Толстой гордится. Это прекрасная проза — спокойная, никаких украшений в ней нет и даже нет того, что называется психологическим анализом. Сталкиваются людские интересы, и мы сочувствуем Жилину — хорошему человеку, и того, что мы про него знаем, нам достаточно, да он и сам не хочет знать про себя многого».

150 лет назад журнал «Русский вестник» закончил публиковать в своих номерах роман «Бесы».

Из знаменитого «пятикнижия» только он был практически незнаком широким читательским массам в СССР, что, в общем-то, неудивительно, ведь произведение носит ярко выраженный «контрреволюционный», «антинигилистический» характер. В наши дни роман популярен, хотя некоторые критики находят образ одного из главных героев, Николая Ставрогина, не вполне удавшимся, плохо отображенным.

Однако проблема тут, видимо, не в том, что Достоевскому не хватило художественных средств для более четкой «артикуляции» в описании персонажей, — просто многие вещи, хорошо понятные в теократической России XIX столетия, сегодня массовому читателю нужно дополнительно объяснять.

К примеру, всякий студент-разночинец, молодой попович или тем паче образованный дворянин той эпохи знал, что «греческую» фамилию «Ставрогин» на русский язык можно перевести как Крестов или Крестовский, что отдельные ключевые события, на которых автор заостряет внимание, происходят в день великого праздника Крестовоздвижения, что эсхатологическая тема Креста, Крестного пути Спасителя (и козней Его лукавого антипода) для верующего человека в романе совершенно очевидна...

Кто такой Ставрогин по Достоевскому? Неглупый, внешне привлекательный индивидуалист, погрязший в грехах циник, способный подчинять своей воле многих людей, внушающий мистический ужас окружающим интроверт-социопат — именно таким философы и богословы нередко изображают антихриста. Ну а крест в качестве символа бывает, как известно, и перевернутым...

«Бесы» — роман, который нужно хотя бы раз в жизни перечитать и как можно глубже осмыслить.

135 лет назад, в 1887-м, Чехов написал рассказ «В ученом обществе», который и стар, и млад в нашей стране знают под названием «Каштанка».

Насчет происхождения сюжета и прототипов героев есть несколько версий. По одной из них, рассказ создавался на основе реального случая, произошедшего с известным дрессировщиком Владимиром Дуровым (и его собачкой). Тот в книге «Мои звери» пересказал его так: «Она жила у столяра. Потом она пошла гулять по улицам и заблудилась. Ее подобрал артист из цирка, назвал Теткой и научил выступать на арене. И вот один раз, когда она выступала в цирке, с галерки вдруг кто-то крикнул: «Каштанка! Каштанка!». Каштанка, как только услыхала голос, бросилась на галерку. Там, оказывается, сидел ее прежний хозяин-столяр. Эта история случилась со мной. Это я нашел Каштанку; я ее дрессировал и выступал с ней, я же и рассказал про нее Антону Павловичу Чехову. Но теперь про Каштанку я рассказывать не буду: лучше Чехова мне не написать».

Некоторые литературоведы полагали, что о милой рыжей собачке писатель впервые узнал от Николая Лейкина, издателя петербургского юмористического журнала «Осколки».

Историю Каштанки Антон Павлович мог услышать и от своего гимназического товарища, который работал помощником столяра. У того была собака с такой же кличкой.

100 лет назад, в 1922-м, Александр Грин закончил писать свою удивительную повесть-феерию.

Об истории ее создания автор вкратце рассказал в черновиках романа «Бегущая по волнам»: «У меня есть «Алые паруса» — повесть о капитане и девочке. Я разузнал, как это происходило, совершенно случайно: я остановился у витрины с игрушками и увидел лодочку с острым парусом из белого шелка. Эта игрушка мне что-то сказала, но я не знал — что, тогда я прикинул, не скажет ли больше парус красного, а лучше того — алого цвета, потому что в алом есть яркое ликование. Ликование означает знание, почему радуешься. И вот, развертывая из этого, беря волны и корабль с алыми парусами, я увидел цель его бытия».

Грин работал над повестью несколько лет. В мае 1922-го газета «Вечерний телеграф» опубликовала одну из глав — «Грэй».

Алые паруса уже давно стали символом любви и надежды, воплощения самых несбыточных грез. Природным романтикам книга дарит ощущение безмятежного счастья, веру в настоящее чудо. «Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде, в зимних сумерках сурового 1920 года; и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», — вспоминал приятель Грина писатель Всеволод Рождественский.

80 лет назад, в 1942-м, Александр Твардовский начал печатать в прессе поэму о Василии Теркине.

Литературный герой был рожден еще во время советско-финской войны. Перед читателями он представал удачливым, смекалистым, а главное, непобедимым бойцом: устраивал врагам ловушки из подпиленных деревьев, угощал их начиненной взрывчаткой кашей, брал в плен... В общем, в Советском Союзе полюбился всем. Завершить работу над собранием стихов о приключениях бравого солдата Твардовский планировал к середине 1941-го, но началась Великая Отечественная.

Будучи военкором газеты Юго-Западного фронта «Красная Армия», поэт оказывался на самых горячих участках битв, выходил из окружения, поэтому к мысли о Теркине вернулся только через год, в июне 1942-го. «Война всерьез, и поэзия должна быть всерьез», — написал Александр Трифонович в дневнике, обозначив свою гражданскую позицию в прологе к новой поэме:

А всего иного пуще

Не прожить наверняка —

Без чего? Без правды сущей,

Правды, прямо в душу бьющей,

Да была б она погуще,

Как бы ни была горька.

4 сентября 1942 года в «Красноармейской правде» опубликовали первые главы. В то время, после долгого отступления наших войск, духовная поддержка бойцов Красной Армии и тружеников тыла была особенно необходима.

65 лет назад, в 1957-м, в журнале «Техника — молодежи» был издан роман «Туманность Андромеды».

«Когда я писал... приходилось, что называется, ставить себя на другие рельсы, — рассказывал Иван Ефремов. — Работал над романом, находясь «в строгой изоляции»: жил один на даче под Москвой, почти ни с кем в это время не встречался и писал изо дня в день, писал не переставая. Вечерами и по ночам я любил разглядывать звезды в сильный бинокль, разыскивал на небосклоне Туманность Андромеды, а после снова принимался за работу... Для создания подобного романа мне нужна была не только предварительная подготовка в смысле накопления конкретных сведений, не только строгая продуманность всех «частностей», мелочей, но и какая-то психофизическая настроенность, временное «отключение» от повседневности для чисто технического осуществления замысла. Так и остался у меня в памяти период работы над «Туманностью Андромеды» как время полного уединения, тишины, время, когда передо мной был только письменный стол и звездное небо, как бы придвинувшееся, приблизившееся ко мне».

Книга, по словам Аркадия Стругацкого, «произвела буквально ошеломляющее впечатление и оказала огромное влияние на всю последующую советскую фантастику».

«Ефремов был человек-ледокол. Он взломал, казалось бы, несокрушимые льды «теории ближнего прицела». Он показал, как можно и нужно писать современную научную фантастику... Появление «Туманности» стало символом новой эпохи, ее знаком, ее знаменем в известном смысле. Без нее росткам нового было бы пробиваться на порядок труднее», — так высказался еще один брат Стругацкий, Борис.